– И неужели вам не жаль беднягу? – смерила их испытующим взглядом миссис Бэкс.

Ответа не последовало.

– Неужели вы не в силах представить себе, что` сами почувствуете, окажись за решёткой ваши отцы?

– Мой отец завсегда содержит себя в приличности, – повторила рыжеволосая.

– Ну, тогда я сама позову его играть с нами, – решительно произнесла миссис Красный Дом, а потом очень тихо, так что расслышали её только автор этих строк и мистер Красный Дом, добавила: – Чёрствые поросята.

– Не надо, Киса, – остановил её мистер Красный Дом ещё более тихим шёпотом, чтобы его уж наверняка расслышали только она и я. – Бесполезно. Бедному маленькому изгою с ними вместе легче не станет. Эти дети способны вести себя только так, как их научили родители.

И ещё тише прежнего он добавил кое-что не слишком внятное, в чём Освальду, не будь ему так хорошо известны безупречные манеры мистера Красный Дом, могло бы послышаться слово, неподобающее джентльмену.

– Отправим к нему отряд утешителей, – сказал мистер Красный Дом и обратился к нам: – Друзья мои, кто пойдёт и поговорит с беднягой?

И мы все моментально ответили:

– Я!

Выбор пал в итоге на автора этих строк.

Рисуя себе свой собственный образ, вы воображаете человека, не слишком похожего на вас настоящего, но скорее такого, каким вам очень хотелось бы стать, сумей вы сделаться лучше. Дядя Альберта называет это «идеалом себя», я же для краткости назову это «вашим лучшим „я“».

И вот это лучшее в Освальде жаждало поговорить с мальчиком, отца которого посадили в тюрьму. Между тем настоящий Освальд был недоволен, как обычно, когда приходится оторваться от игры. Хотя сама по себе доверенная ему роль утешителя вселяла гордость как в его лучшее «я», так и в обычное.

Проходя под огромной аркой наружу и слыша звуки возобновившейся во дворе игры, он упивался своим благородством, одновременно этого стыдясь. Чувства всегда досаждают нам, лишь стоит о них задуматься.

Вскорости Освальд увидел разбитые ботинки изгоя, с которым никто не играл, потому что отец его находился в тюрьме. Мальчик стоял на каменном выступе у вершины стены, где она была разбита не меньше, чем его ботинки.

Освальд тоже забрался наверх и сказал:

– Привет.

И мальчик ответил:

– Привет.

И Освальд вдруг ощутил, что не в состоянии продолжить беседу. Ведь чем больше сочувствуешь человеку, тем труднее найти слова.

– Я только что узнал, где находится твой отец, – смог он выдавить из себя наконец. – Ужасно не повезло. Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что мне жаль?

Лицо у мальчика было бледным. Голубые глаза подёрнулись влагой, которая после слов Освальда выступила ещё сильнее. Он опустился на землю и лишь после этого проговорил:

– Я‐то не очень переживаю, а мать вот вконец исстрадалась.

Исстрадавшихся утешать до ужаса трудно, отметил мысленно Освальд, а вслух произнёс:

– Знаешь, наплюй на этих болванов, которые не желают с тобой играть. Ты же не виноват ни в чём.

– Отец тоже не виноват, – начал рассказывать мальчик. – Он со стога свалился, руку сломал. Пока поправлялся, деньги все кончились. А у нас ещё новый ребёнок родился. Тоже расходы. Жить совсем стало не на что. Только себя и поддерживали порой зайцем или куропаткой. Они же сами на воле растут. Кур-то держать тоже деньги нужны.

Освальд, не находясь с ответом, просто достал из кармана свою новую универсальную авторучку (с одной стороны перо, с другой – карандаш) и протянул её мальчику:

– Если хочешь, возьми себе.

– Всамделишно даришь? – взирая с восторгом на ручку, явно боялся поверить своему счастью бледный голубоглазый мальчик.

Освальд был счастлив хоть чем-то его порадовать, но испытывал до крайности неуютное чувство, гнавшее без малейшего промедления убраться прочь. Никогда ещё он так не радовался Доре, как в тот момент, когда заметил, что она направляется к ним.

Она подошла и сказала:

– Возвращайся и поиграй, Освальд. А я устала и хочу здесь немного отдохнуть.

И они с мальчиком сели на камни, а Освальд вернулся к остальным.

Игры, даже самые замечательные, рано или поздно кончаются, и когда они закончились, деревенских детей отправили домой, а для всех остальных наступило время чая. Освальд пошёл посмотреть, как там Дора и сын заключённого в тюрьму браконьера, но обнаружил сестру в одиночестве и мигом определил своим проницательным взглядом, что она незадолго до его появления плакала.

Это был один из лучших дней, которые мы когда-либо проводили. И поездка назад вполне удалась. Одна только Дора веля себя очень тихо, будто оставалась во власти нерадостных дум.

И на следующее утро она оставалась такой же.

Отправившись к морю, мы бродили босиком по песку у воды, но Дора не захотела. Чуть погодя Элис пошла к ней. Нам издали было заметно, что между ними происходит какой-то важный разговор.

Вскоре Элис вернулась к нам и сказала:

– Сушите ноги и собираем совет. Доре нужно вам что-то сказать.

Отряхнув и обсушив свои розовые, облепленные песком пальцы, мы поспешили туда, где сидела Дора.

– Думаю, ты, Г. О., нам не нужен, – обратилась к нему Элис. – На этом совете не будет ничего для тебя интересного. Лучше поиграй у моря, мой дорогой, и полови там миленьких маленьких крабиков.

Но Г. О. заартачился:

– Вечно вам надо, чтобы я ни в чём не участвовал, а я могу быть советчиком не хуже вас всех остальных.

– Ой, Г. О., – продолжила с умоляющим видом Элис. – Неужели ты не уйдёшь, даже если я тебе дам полпенни на большие мятные леденцы?

Соблазн оказался выше его упрямства, и он ушёл, а Дора сказала:

– Просто не знаю, как могла так поступить, когда вы мне полностью доверяли, но и сделать иначе я не могла. Ох, Дикки, я помню, ты ведь сказал, когда вы решили мне это доверить, что я самая из всех нас надёжная. Но я никуда не гожусь, совсем никуда. Мне даже теперь нельзя ни с кем из вас разговаривать, хотя тогда я считала, что поступаю правильно.

– Да что она сделала-то? – спросил Дикки, хотя Освальд уже практически догадался, в чём дело.

– Расскажи им, – глянула Элис на Дору и, перевернувшись на живот, спрятала лицо частично в ладонях, а частично в песке.

– Она отдала все деньги, собранные для мисс Сендел, этому мальчику, у которого отец в тюрьме, – сообщила нам Элис.

– Один фунт тринадцать шиллингов и семь с половиной пенсов, – всхлипывая, уточнила Дора.

– Тебе следовало сперва посоветоваться с нами, – произнёс Дикки. – Вот именно так